Достойный правды жалости не достоин

Прошло пятнадцать лет
На берегу Красного моря
Голый царевич мастерит веревочный домик для осьминога
Осьминог умирает выкрикивая просьбы и письма
Продовольствие доставляют на мулах
Золотые сосуды в садах прорастают горлышком вверх
Достойный правды жалости не достоин

    Леонид Шваб, 2006

 

Поэзия Шваба вся какая-то герметичная - или просто не-(анти?)лиричная. Однако тут что-то происходит, вопрос по каким законам? Несомненно, тут есть некая внутреннея логика, из которой разваорачиваюься эти прихотливые истории. Читать любопытно, но вынести/вывести что-то для сюда поблематично, такая вроде подкованная блоха: сделано хитро, а зачем - непонятно. Ну да речь не об этом. Приведенное стихотворение оказалось здесь потому, что я увидел в нем 2 части, а именно последнюю строку и все остальное. Строка "Достойный правды жалости не достоин" не вытекает (и не втекает) в "историю принца"; по форме похожа на афоризм; по четкости и очевидности содержания - похожа на латынь. Строгий поиск гуглом однако ж дал только несколько ссылок на это же стихотворение (тут тоже эта строка выделена). Ну да дело не в копирайтах.

 

Строка ценна потому, что продолжает тему из Исйаи, а именно ее концовки "...[ждал] правды, и вот — вопль", а точнее противостояния ей. Конечно, тема христианского понимания пары добро/жадость-правда/правосудие неподъемна. По ней можно лишь зафиксировать пару моментов: 1) в самом общем в виде, правда скорее всего будет неотделима от добра (возможно, платоновские корни) 2) но, если таки эту пару разделять, то жалость будет выше правды (многие действия Иисуса можно толковать в это русле) - назовем это "раннехристианской" версией, о ней же говорит и Исйая) 3) продолжая, можно сказать тут  жалость выше правды т.к. она имеет конкретного субъекта - Иисуса

 

4) однако ж развитие этой темы с субъектом  ведет к тому что эта цепочка опять слипается: правосудие Высшего судии - оно и есть правда/жалость/добро - назовем эту версию "позднехристианской". Эта проблема в виде пары "власть-добро" рассматривается Шмиттом, приводящим картину апелляции на Страшном суде "К кому же апеллируешь на мой Суд? - спрашивает Судья Иисус Христос, и в страшной тишине проклятый отвечает: J'en appelle de tа justice a ta gloire (я апеллирую на твою справедливость к твоей славе)" (Рим.католизицм, с.146). Как я понимаю, здесь Шмитт показывает невозможность такой апелляции - для него это защита католического понимания права. Понятно, что в итоге такая трактовка является "юридической" и анти-раннехристианской, ставя право (власти) выше жалости.